(окончание)
Это был опытный противник. Верхоглядов несколько раз выстрелил, метнулся в сторону и побежал. Он вспомнил, что у него нет запасных обойм для пистолета. Ошибка! Нужно было не оставлять обоймы в машине. Если бы он знал» что и офицер совершил эту же ошибку — забыл в суматохе взять обоймы, — то чувствовал бы себя спокойнее. Но ведь он не мог знать этого и сейчас ругал себя всякими обидными словами.
Оглядываясь назад, он с изумлением увидел, что офицер неуверенно съезжает с горы. Едва путь шел вниз, Юрий легко отрывался от преследователя и быстро уходил вперед. Но в подъеме на гору финн был ловок и силен. С изумительной быстротой он карабкался на крутые уступы. И Юрий чувствовал, что расстояние между ними становится все меньше и меньше.
— Ошибка! Еще одна ошибка! — уныло бормотал он, с силой отталкиваясь палками. — Мы учились кататься с Дудергофских гор, а взбираться на эти горы мы не учились. Как бы мне не пришлось дорого заплатить сегодня за эту ошибку.
Теперь он стоял на гребне холма. Внизу к озеру тянулся густой сосновый лес. Он прыгнул и помчалг ся со все возрастающей быстротой.
Твердый, окостеневший от мороза сугроб, как трамплин, подбросил его вверх. Плавно присев, Юрий мягко опустился на снег и снова, как бы проваливаясь в пустоту, полетел вниз к озеру.
Ветер слепил глаза, слезы замерзали на ресницах, а он все время стремился вперед и вперед, боясь оглянуться, чтобы не потерять времени.
Он вбежал в лес, и все потемнело вокруг. Сосна! Он круто свернул и промчался рядом, едва не задев плечом дерево.
Нужно было молниеносно находить лазейку среди тесно столпившихся деревьев, а гора, как назло, подсовывала ему на пути сосны, и он все кружил и кружил, теряя скорость и выбиваясь из сил.
Неожиданно поляна сверкнула перед ним.
Он выскочил на ровный снег
Наперерез ему мчался офицер. Видимо, он знал прямую просеку и спустился по ней.
Память сфотографировала Юрию лицо офицера — багровое, жарко лоснящееся от бега. Финн надеялся сейчас сбить Юрия, вдавить его в снег...
— Почему он не стреляет? — удивился Юрий. И снова снег круто оборвался, Верхоглядов метнулся к крутизне и внезапно, низко присев, согнувшись в пояснице и подобрав к груди руки, упал на правый бок.
Офицер не успел свернуть, налетел на его поднятые лыжи и, как подстреленный, рухнул в снег.
Оглушенный падением, он барахтался в сугробе, а в это время Юрий уже был далеко.
Он бежал, чувствуя, что сердце поднимается к горлу, что на ногах висят пудовые гири, а снег и небо
на горизонте сливаются в назойливо черную пелену...
Жизнь! Вот как просто кончалась жизнь Бориса Болотова. Думал ли он сейчас о смерти? Вспомнил ли он маму, сестру, вспомнил ли Аннушку Браховских? И о смерти он думал, и вспоминал родных, а когда тихо произнес имя Аннушки, то стиснул зубы, чтобы не заплакать от любви к ней.
Но еще он думал, что Ваня Седых теперь уйдет, он — сибиряк, у него ноги, как у молодого оленя. Значит, нужно подольше задержать врагов, чтобы Ваня бежал, не торопясь, чтобы у него хватило сил дойти к рассвету до штаба. Значит, нужно беречь патроны, стрелять метко, осмотрительно. Разве он не умеет метко стрелять?
На поляну выскочил толстый лыжник. У него было глуповатое, желтое лицо. Он умер, не успев даже застонать. А Болотов бил и бил из автомата в темноту, и каждый выстрел отдавался в его теле глухой болью: все ближе конец, все ближе.
Он подстрелил троих лыжников, и финны залегли, и пули протянули над его головою паутину звонких струн. Потом Он услышал выстрелы сзади и понял, что его окружили. Тут уж он ничего не мог поделать. Их было много; он стрелял хорошо, но и они стреляли хорошо, а главное — их было много.
Он почувствовал ноющую боль в левой ноге и перестал стрелять.
Тихо тикали часы на его руке: они отсчитывали последнюю минуту его жизни.
В двух шагах от него выросла огромная фигура финна. Болотов уверенно смыл его из автомата и, вскочив, бросился вперед.
Финнов было много, они захотели взять его в плен, но они не знали, что он комсомолец!
И борясь с солдатами, с омерзе-
нием вдыхая запах пота от их разгоряченных тел, он дробил прикладом автомата черепа, пинал ногою тянущихся к нему финнов.
Огромный клубок тел катался по поляне, приминая снег, оставляя на снегу кровавые пятна.
И, наконец, офицер, решив, что «языка» взять не удастся, выстрелил из пистолета в грудь Болотову
Ослепительное солнце вспыхнуло на небе. Это было уже не чужое угрюмое финское небо, а прекрасное синее небо его отчизны, за ко торую он умирал с такой отвагой.
Борис приподнялся, последний раз взглянул на своих врагов и с сознанием, что ему нечего стыдиться своего конца, умер.
Ветер разорвал серую пелену облаков, и Ваня Седых увидел звезды. Ясные звезды теперь ука зывали ему путь. Поглядывая на них, он уверенно бежал вперед.
Изредка он нагибался, черпал рукавицей и жадно глотал снег. Он знал, что лучше бы ему не есть снега, но уже не мог совладать с собою.
И звезды померкли, и предутренний туман затопил кусты, а он все бежал по лесу, и ему казалось, что дороге не будет конца.
В пять часов утра он остановился и лег на снег. Не снимая лыж, он поднял вверх ноги, чтобы кровь отхлынула и мускулы отдохнули.
Ему захотелось спать. Как бы хорошо сейчас очутиться в теплой землянке, выпить кружки две крепкого чая и уснуть Но через минуту он опять твердо стоял на лыжах, снег заскрипел, когда он рванулся вперед.
За озером Муртомаа он попал в густую чащу. То и дело ему приходилось нагибаться и подлезать под длинные ветви сосен.
Теперь ему нужно было итти особенно тихо: здесь могли быть пере довые финские посты.
И вдруг на него обрушилась какая-то тяжесть. Он зашатался, у него потемнело в глазах, и он рухнул лицом в снег, на мгновение потеряв сознание.
Когда он очнулся, то почувствовал, что на нем сидит, глубоко вдавив его тело в снег, какой-то человек и противно холодными руками плотно сжимает его горло.
Ване удалось высвободить голову он судорожно вцепился зубами в руку, а, затем, с неслыханным напряжением рванулся, волоча лежащего на нем человека. Но снова он был опрокинут на снег.
Он устал, он смертельно устал и уже не мог теперь бороться.
Неужели он погиб? Неужели так глупо он проиграл эту игру, и материалы разведки опять попадут в руки финнов?
— Вре-ешь! Теперь не вырвешься! Не кусайся, собака, не кусайсяГ -проговорил над его ухом знакомый сиплый голос.
— Ленька! — завопил Ваня во все горло, забыв об осторожности.
Руки ослабли, он встал и с наслаждением взглянул на веснущатое, хитрое лицо Леньки Виноградова.
- Ну, знаешь, это свинство! -возмущенно сказал Седых. — Ты чуть не задушил меня!
— А кусать руки это тоже не по правилам, — возразил Виноградов, стряхивая снег с белого халата.
— Так тебе и надо, чорт! Нужно быть идиотом, чтобы кинуться на своего!
— Откуда я знаю, что ты свой? Я сижу на дереве. Лыжник! На всякий случай...
— На всякий случай ты решил меня задушить? Спасибо!
— Хватит ругаться. Скажи, где Юрка? — миролюбиво сказал Виноградов.
— Юрка еще там... работает. А Болотов...
Они замолчали. Это было строгое в своей простоте молчание солдат, которым уже приходилось терять на войне своих друзей и которые знают, что нужно не плакать, а бороться и смело смотреть в глаза опасности и, вспоминая имена погибших друзей, еще отважнее драться с врагами.
— Ты, Леня, — молодец! — тихо сказал Седых. — Ты меня перехитрил. Честное слово, мне приятно, что у нас такие умные часовые!
И он торопливо пошел к штабу,— полевая сумка была здесь, с ним, они сумели ее доставить, — а Леня Виноградов, очень довольный происшедшим, снова полез на сосну, уселся поудобнее, как белка, на ветке и затих: он ждал возвращения Верхоглядова.
Верхоглядов открыл дверцу и спустился в теплую землянку. Только сейчас он почувствовал, как устал. Ему совали товарищи сало, котелок щей, чай, но он только мотал головой. Одеревенелыми руками он расстегнул пуговицы куртки и полез на нары.
— Будет спать! — толкнул он в бок Ваню Седых. — Ты уже спишь восемь часов.
— Нужно быть идиотом, чтобы будить товарища, — проворчал Ваня.
— Командующий соединением объявил нам благодарность.
Седых приподнялся
— Жаль, что нет Болотова, — сказал он печально. — Жаль, что нет Болотова! — повторил он. — Но я отомщу. Клянусь, что за Борьку...
— Мы отомстим! — сказал Верхоглядов.—О, шюцкоровцы еще вспомнят эти две полевые сумки! Но сколько ошибок! —возбужденно сказал Верхоглядов.—Сейчас мне стыдно, что я за эти сутки наделал столько ошибок.
— Ты же первый раз был в далекой разведке! — сказал от печки пулеметчик Ганибесов.
— И вернулся победителем! — добавил Лавров.
— Да-а, это так! Но теперь я уже не забуду, что финские офицеры перед едою молятся господу-богу!
А через минуту они спали, и товарищи говорили шопотом, чтобы не обеспокоить их, потому что война продолжалась и нужно было хорошо отдохнуть перед очередной разведкой в тылу врага.
![[info]](../../../img/userinfo.gif){kind=small}
kmartynov) wrote,
