В 191.. году, провожая Михаила Ковалева на войну, Наташа думала: герой,
воин.
И, вернувшись домой, плакала: убьют его, наверно убьют. Ей было тогда
пятнадцать лет, ее тогда нельзя было назвать хихикающим существом. Правда,
она уже впопад и невпопад улыбалась, но это была улыбка застенчивых людей.
Корнет Павлоградского гусарского полка, Михаил Ковалев, ее жених, тогда
ехал на войну как на парад. Летели поля, леса. Он стоял у окна и видел
Георгиевский крест и лицо своей невесты. Но через неделю после прибытия
Михаила в полк солдаты предложили ему должность кашевара. "Вот они,
подвиги", -- подумал он. Затем он год скрывался в лесах под Петербургом,
затем он попал на красный фронт в качестве помощника инспектора кавалерии.
Он ругал красных где только мог, но служил им честно. Потом он был
демобилизован и очутился в Петербурге. Но Наташа к нему охладела. Годы
голода ее переродили; она стала нервным существом. То она училась в какой-то
театральной студии, где ее хватали за все места, то в университете
прохаживалась в "Булонском лесу" (главный коридор), куря папиросу.
Михаил Ковалев редко после революции виделся с Наташей. Полное
безденежье, невозможность найти службу, -- у него не было никакой
специальности, -- глубоко унижали его и приводили в отчаяние. Но все же он
думал, что он когда-нибудь найдет место и тогда женится на Наташе.
Ежегодно, в первый день Пасхи, он натягивал краповые черчны с золотыми
галунами, сапоги с гусарскими розетками, вытаскивал из глубины шкафа френч.
Из-под половицы доставал золотые погоны с вензелями, одевался быстро,
быстро, клал шпоры в карман и, в прожженной на войне с белыми шинели, --
летел к Наташе.
Это повторялось из года в год. Он взбегал по лестнице, бывшая ее
превосходительство сидела в комнате и читала книгу. С Наташей он
христосовался, съедал ломтик кулича и блюдечко сливочной пасхи.
Затем Наташа садилась за зыбкое пианино и что-то безголосо пела.
Открывала жалко рот и смотрела на Михаила Ковалева. Ей было грустно, она его
больше не любила. Она считала его пошлым.
Иногда Михаил Ковалев вставал, просил Наташу сыграть "Ах, увяли давно
хризантемы". Становился рядом, тоже раскрывал рот и фальшивил. Иногда пел
"Это девушки все обожают" или "Красотки, красотки, красотки кабаре, любовь
ведь для вас наслажденье".
"Ах, как хорошо провел я этот вечер", -- думал он, возвращаясь ночью
домой по переименованным и вновь освещенным улицам, среди буденовок, кожаных
курток, под скачущими вывесками.

Козлиная песнь

(Post a new comment)