от генеалогии дисциплинарной власти к наукам о человеке
Одна из лучших лекций Фуко, из тех что я читал. Говорит он в ней о вещах достаточно известных сегодня, но - как он это делает.

Лекция от 21 ноября 1973 г.

Генеалогия «дисциплинарной власти». «Власть-господство». Функция-субъект в рамках дисциплинарной власти и в рам¬ках власти-господства. — Формы дисциплинарной власти: армия, полиция, профессионально-техническое образование, мастерская, школа. —Дисциплинарная власть как «норма¬лизующая инстанция». — Технология дисциплинарной власти и образование «индивида». — Возникновение наук о человеке.


Можно сказать, что между 1850 и 1930 годами классиче¬ская психиатрия без особых внешних проблем господствовала и функционировала, исходя из дискурса, который она рассматри¬вала и применяла как дискурс истинный. Во всяком случае, она выводила из этого дискурса необходимость института лечеб¬ницы и вместе с тем необходимость осуществления в пределах этого института особой медицинской власти как эффективного внутреннего закона. Короче говоря, психиатрия выводила из некоторого истинного дискурса необходимость определенного института и определенной власти.
Можно сказать, мне кажется, и следующее: институцио¬нальная критика — я едва не назвал ее «антипсихиатриче¬ской», — словом, некоторая форма критики, сложившаяся начиная с 1930—1940-х годов, напротив, исходила не из пред¬положительно истинного психиатрического дискурса, позволя¬ющего вывести из него необходимость медицинских института и власти, но из факта института, функционирования институ¬та, критики института — с целью выявить, с одной стороны, вершимое там медицинской властью насилие, а с другой — эф¬фекты умолчаний, заведомо разлаживающие действие предположительной истины этого медицинского дискурса. Другими словами, анализ такого типа, если хотите, стремился разобла¬чить власть и проанализировать эффекты умолчания, исходя из института.
Я же, наоборот, попытаюсь — для того-то я и начал этот курс именно так, — выдвинуть на первый план саму проблему власти. И чуть позже я коснусь поподробнее отношений между этим анализом власти и проблемой того, чем же может быть ис¬тина дискурса о безумии.
Я начал со сцены рандеву Георга III и его слуг, которые были одновременно агентами медицинской власти, потому что она показалась мне хорошим примером рандеву между влас¬тью, являющейся в лице короля властью-господством, кото¬рую и воплощал этот король-безумец, и властью другого типа, властью анонимной, безмолвной и парадоксальным образом опирающейся на одновременно физическую, послушную и не выраженную словесно силу слуг. С одной стороны, разнуздан¬ность короля, а с другой, напротив, — рассчитанная сила слуг. А вместе с нею и терапевтическая операция, которую Уиллис и вслед за ним Пинель сочли способной отвести безумие от господства, которое оно приводило в неистовство и внутри ко¬торого неистовствовало само, к дисциплине, призванной его укротить. Таким образом, прежде всякого института и вне вся¬кого дискурса истины в этой поимке безумия заявила о себе особого рода власть, которую я буду называть «властью дис¬циплины».
Что она представляет собой? Гипотеза, которую я хотел бы выдвинуть, заключается в том, что в нашем обществе суще¬ствует дисциплинарная власть. Под этим термином я имею в виду не более чем некую конечную, капиллярную форму вла¬сти, последний передатчик власти, некую модальность, посред¬ством которой политическая власть, власть вообще могут на самом нижнем уровне коснуться тел, приникнуть к ним, взять под контроль жесты, поступки, привычки, слова, — то есть тот способ, каким все эти власти, склоняясь вниз и приближаясь к индивидуальным телам вплотную, берут в оборот, преобра¬зуют, направляют то, что Серван называл «мягкими тканями мозга».3 Я считаю, иными словами, что дисциплинарная власть есть особая, специфически присущая нашему обществу модальность того, что можно назвать синаптическим контактом тела и власти.
Вторая моя гипотеза заключается в том, что дисциплинарная власть, взятая в ее специфике, имеет свою историю, что эта власть родилась не вдруг, но и не существовала всегда, что она форми¬ровалась и при этом, в известном смысле, пересекала западное общество по диагональной траектории. Если ограничиться исто¬рией от Средневековья до наших дней, то, я думаю, можно ска¬зать, что эта власть в своей специфике формировалась не совершенно на краю средневекового общества, но и определенно не в его центре. Она формировалась внутри религиозных сообществ и затем из этих религиозных сообществ перешла, претерпев изменения, в сообщества светские, которые развивались и множились в период предреформации, в XIV—XV веках. Можно ясно проследить процесс этого перенесения на примере ряда немонастырских светских сообществ, подобных знаменитому Братству общежития, которые на основе ряда техник, взятых из монастыр¬ской жизни, а также аскетических практик, заимствованных из традиции религиозного опыта в целом, определили дисципли¬нарные методы, относящиеся к повседневной жизни, — педаго¬гику.4 И это лишь один из примеров своеобразного роения мона¬стырских и аскетических дисциплин в преддверии Реформации. Постепенно эти техники, распространившиеся в то время очень широко, пронизали собою общество XVI и особенно XVII веков, чтобы в XIX веке отлиться в общую форму синаптического кон¬такта политической власти и индивидуального тела.
Конечной же точкой этой эволюции, шедшей, если взять ско¬рее символический ориентир, от Братства общежития, то есть с XIV века, и до стадии расцвета, то есть до момента, когда дис циплинарная власть становится абсолютно генерализованной социальной формой, является, как мне кажется, «Паноптикум» Бентама (1791), который в самом общем виде выразил политико- техническую формулу дисциплинарной власти. На мой взгляд, рандеву Георга III и его слуг, почти современное «Паноптикуму» это рандеву безумия короля и медицинской дисциплины является одной из исторических и символических точек воз-икновения и окончательного установления дисциплинарной власти в обществе. И как мне кажется, нельзя анализировать функционирование психиатрии, ограничиваясь лишь функцио¬нированием института лечебницы. Вполне понятно, что анализ функционирования психиатрии невозможен, если исходить из предположительно истинного психиатрического дискурса, но я думаю, что он невозможен и с опорой на анализ института. Понять механизм психиатрии можно лишь через функциониро¬вание дисциплинарной власти.

*
Так что же такое дисциплинарная власть? Об этом я и хотел бы поговорить с вами сегодня вечером.
Ответить на поставленный вопрос не так-то просто. Прежде всего потому, что я взял все же довольно широкие временные рамки: я буду приводить примеры дисциплинарных форм, воз¬никших в XVI веке и развивавшихся до самого конца XVIII века. Но сложность также и в том, что по-хорошему эту дисциплинар¬ную власть, эту смычку тела и власти следовало бы проанали¬зировать в противопоставлении власти другого типа, которая ей предшествовала и оказалась ею перекрыта. Так я и попытаюсь поступить, не будучи до конца уверен в том, что я вам скажу.
Мне кажется, что можно было бы противопоставить дисци¬плинарную власть другой власти, которая ей исторически пред¬шествовала и с которой, впрочем, она сама долгое время пере¬плеталась, прежде чем взять над ней верх. Эту власть, которая предшествовала дисциплинарной, я буду называть, в отличие от нее (и не будучи вполне доволен этим термином), властью-господством. И вы сейчас поймете, почему.
*
Что такое власть-господство? Во-первых, это такое властное отношение, которое связывает господина и подданного па-рой асимметричных уз: с одной стороны, узами обложения и, с
и т. п., вы подпадаете под отношение господства как господин или, наоборот, подданный, и в различных своих аспектах можно быть одновременно подданным и господином, так что полная картина всех этих отношений никогда не может быть выражена в единой таблице.
Иначе говоря, в рамках отношения господства то, что я буду называть функцией-субъектом, движется, циркулирует над и под соматическими единичностями, так же как и тела цир¬кулируют, перемещаются, обретают привязку то тут, то там; скользят. Таким образом, в отношениях господства идет посто¬янная игра сдвигов, тяжб, смещающих друг относительно друга функции-субъекты и соматические единичности, или — если сказать одним словом, которое мне не нравится (я вскоре объ¬ясню, почему), — индивидов. И привязка функции-субъекта к определенному телу может осуществляться исключительно вре¬менным, случайным, мгновенным образом, например в ходе церемоний; в этот конкретный момент тело индивида марки¬руется знаком отличия, жестом, который он совершает: такова, например, клятва на верность — момент, когда соматическая единичность принимает на себя печать господства от того, кому клянется; подобным же образом господство подтверждает свои права и силой предписывает их тому, кого оно подчиняет, в рам¬ках насилия. Иными словами, даже там, где отношение господства применяется, если угодно, к нижней границе самого этого отношения, вы никогда не найдете равенства между ним и телесными единичностями.
Если же вы посмотрите на его вершину, то, наоборот, обнаружите отсутствующую внизу индивидуализацию; она как раз и вырисовывается по мере движения вверх. Имеет место посте пенная индивидуализация отношения господства снизу вверх, то есть по направлению к суверену. Отношение господства с необходимостью вовлекает в себя своего рода монархическая спи¬раль. То есть, поскольку отношение господства не изотопно, но подразумевает постоянные тяжбы, сдвиги, поскольку за господ¬ством всегда кипят хищения, грабежи, войны и т. д., а индивид как таковой никогда в это отношение не вовлечен, необходимо, чтобы в определенный момент и непременно вверху было нечто, обеспечивающее арбитраж; нужна уникальная, индивидуальная точка, являющаяся вершиной всей этой совокупности гетеротопных друг другу и невыразимых в единственно верной таб¬лице отношений.
Индивидуальность суверена предполагается неиндивиду¬альностью элементов, к которым применяется власть-господ¬ство. Следовательно, необходим суверен, который в качестве его собственного тела является точкой, к которой сходятся все эти столь многочисленные, столь многообразные, столь несогласуемые отношения. Вот почему на вершине такого рода власти мы обязательно встречаем короля в его индивидуальности, с его королевским телом. И тут же сталкиваемся с поразитель¬ным феноменом, которое изучил в книге «Двойное тело коро¬ля»6 Канторович: король, чтобы обеспечивать свое господство, должен быть индивидом-обладателем тела, но вместе с тем это тело не должно гибнуть вместе с соматической единичностью короля; нужно, чтобы после смерти монарха монархия сохра¬нялась, нужно, чтобы тело короля, удерживающее вместе все эти отношения господства, не исчезало вместе с умершими ин¬дивидами X или Y. Требуется некое постоянство королевского тела; нужно, чтобы тело короля было не просто его соматиче¬ской единичностью, но чем-то большим — незыблемостью его королевской власти, его короны. Выходит, что индивидуализа¬ция, которая вырисовывается у вершины отношения господства, подразумевает умножение королевского тела. Тело короля — по меньшей мере двойное, согласно Канторовичу, а начиная с не¬которой эпохи, если рассмотреть его в деталях, это тело абсо¬лютно множественное.
Итак, можно сказать следующее: отношение господства вво¬дит, применяет нечто подобное политической власти над телом, но никогда не выпускает на свет индивидуальность. Перед нами власть, не имеющая своей индивидуализирующей функ¬ции, намечающая индивидуальность только с приближением к суверену, да и то ценой этого курьезного, парадоксального и мифологического умножения тела. С одной стороны — тела, но без индивидуальности, а с другой — индивидуальность, но с умножением тела.
Дисциплинарная власть характеризуется, по-моему, прежде всего тем, что она подразумевает не изъятие продукта, части времени или какого-либо вида службы, но полный охват — во всяком случае, она стремится быть таким исчерпывающим охватом — тела, жестов, времени, поведения индивида. Это изъятие тела, а не продукта, изъятие всего времени, а не какой-либо службы.
Ярчайшим примером здесь может быть развитие в конце XVII и на всем протяжении XVIII века военной дисциплины.
До конца XVII века, приблизительно до Тридцатилетней войны, военной дисциплины не существовало; имел место постоянный переход из бродяжничества в армию, которую всегда составляла группа людей, рекрутировавшихся при необходимости, на огра¬ниченное время, кормившихся в военное время грабежами и живших в чужих домах на оккупированной территории. Иначе говоря, в рамках этой системы, принадлежавшей еще к порядку господства, у людей брали определенную часть жизни и имуще¬ства, поскольку они должны были являться со своим оружием, а взамен обещали вознаграждение в виде грабежей.
С середины же XVII века в армии появляется дисциплинар¬ная система; возникает расквартированная армия, в которой солдаты заняты делом. Заняты весь день, все время кампании, заняты, за вычетом отдельных демобилизаций, и в мирный пе¬риод, в конечном счете — всю свою жизнь, так как с 1750 или 1760 года по прекращении службы солдат получал пенсию и становился солдатом в запасе. Военная дисциплина постепенно становится всеобщей конфискацией тела, времени, жизни; это уже не отбор активности индивида, но отбор его тела, жизни и времени. Всякая дисциплинарная система, как мне кажет¬ся, стремится отнять у индивида его время, его жизнь и его тело.
Во-вторых, дисциплинарная система не нуждается, для того чтобы действовать, в этой точечной, ритуальной, более или ме¬нее цикличной игре церемоний и маркировок, о которой я го¬ворил. Дисциплинарная власть не точечна, наоборот, она подра¬зумевает процедуру непрерывного контроля. В дисциплинарной системе вы находитесь не во временном распоряжении кого-то, но под чьим-то постоянным взглядом или, во всяком случае, в ситуации наблюдения за вами. Вы не маркированы жестом, со¬вершенным раз и навсегда, или ситуацией, заданной изначаль¬но; вы видимы, вы в постоянной ситуации наблюдения. Более точно можно сказать, что в рамках отношения дисциплинарной власти нет отсылки к некому исконному акту, событию или праву; наоборот, дисциплинарная власть отсылает скорее к некому конечному или оптимальному положению. Эта власть смотрит в будущее, думает о моменте, когда дело пойдет само и надзор будет уже не более чем виртуальным — когда дисциплина, следовательно, войдет в привычку. Перед вами генетическая по¬ляризация, временной градиент дисциплины, прямо противопо¬ложные отсылке к прошлому, которая была обязательным эле¬ментом власти-господства. Всякая дисциплина подразумевает эту своеобразную генетическую нить, в направлении которой из точки, данной не как неизменяемая ситуация, а наоборот, как нулевая точка начала дисциплины, должно развиться нечто та¬кое, что позволит дисциплине действовать без всякого руковод¬ства. Но чем обеспечивается это постоянное функционирование дисциплины, эта своего рода генетическая непрерывность, при¬сущая дисциплинарной власти? Конечно же, не ритуальной или цикличной церемонией; наоборот, она обеспечивается упраж¬нениями, целенаправленными и поступательными упражнения¬ми, из которых и складываются на всем протяжении временной шкалы рост и совершенствование дисциплины.
Здесь опять-таки можно привести пример армии. В армии, какою она существовала в рамках того, что я называю властью-господством, было нечто такое, что можно назвать упражнения¬ми, но функцией последних было отнюдь не упражнение в дис¬циплине: я имею в виду поединки, игры. Военные, по крайней мере, военные по статусу, то есть дворяне, рыцари, регулярно устраивали бои между собой. С одной стороны, эти бои можно истолковать как упражнения, как поддержание физической формы и т. п., но главным образом, я думаю, они были своего рода повторением храбрости, испытанием, которым человек демон¬стрировал, что он всегда может подтвердить свой статус рыцаря и тем самым воздать должное тому положению, которое было его положением и благодаря которому он обладал рядом прав и получал ряд привилегий. Отчасти поединок был упражнени¬ем, и все же в основном он был цикличным повторением того главного испытания, посредством которого рыцарь становился рыцарем.
Напротив, с XVIII века, особенно со времени Фридриха II и прусской армии, в армии появляется то, чего раньше практи¬чески не было, — физические упражнения. Физические упраж¬нения, заключающиеся — и в армии Фридриха II, и в других западноевропейских армиях конца XVIII века — не в чем-то по¬добном поединку, не в повторении, не в воссоздании военных действий. Физические упражнения — это тренировка тела. Это тренировка ловкости, строевой ходьбы, выносливости, элемен¬тарных движений, причем тренировка поступательная, в корне отличная от циклично повторявшихся поединков и игр. Не це¬ремония, но упражнение — вот средство, которым обеспечива¬ется генетическая непрерывность, характеризующая, по моему мнению, дисциплину.
Чтобы дисциплине всегда быть этим контролем, этой непре¬рывной и всеобъемлющей опекой тела индивида, она, как мне кажется, обязательно должна пользоваться орудием письменно¬сти. Иначе говоря, если отношение господства подразумевает актуализацию маркировки, то дисциплине с ее требованием полной видимости и построением генетических нитей — этого присущего ей иерархического континуума — необходимо письмо. Прежде всего, чтобы вести запись, регистрацию всего про- исходящего, всего, что делает индивид, всего, что он говорит, но также и чтобы передавать информацию снизу вверх, по всей иерархической лестнице, и, наконец, чтобы всегда иметь доступ к этой информации и тем самым соблюдать принцип всевиде-ния, который, по-моему, является вторым основным признаком дисциплины.
Использование письма является, на мой взгляд, обязательным условием всеохватности и непрерывности дисциплинарной вла¬сти, и мы можем проследить, как с XVII—XVIII веков в армии и школах, в ремесленных училищах, в полицейской и судебной системе и т. д. тела, поступки, речи людей постепенно обво¬лакивались тканью письма, своего рода графической плазмой, которая записывала, кодировала их, перемещала их по иерар¬хической лестнице и в конечном итоге централизовала. Таким было, как мне кажется, новое, прямое и непрерывное отношение письма к телу. Видимость тела и постоянство письма идут рука об руку, и их следствием, очевидно, является то, что можно на¬звать схематической и централизованной индивидуализацией.
Приведу вам два примера этого действия письма в рамках дисциплины. Первый пример связан с ремесленными учили¬щами, возникшими во Франции во второй половине XVII века и распространявшимися весь XVIII век. Что представляло со¬бой корпоративное обучение в Средние века, в XVI, да и в XVII веках? Ученик за определенную плату поступал к масте¬ру, и обязанностью того, в соответствии с уплаченной суммой, было передать ученику все свои знания. Взамен ученик должен был оказывать мастеру всю помощь, о которой тот попросит. Та¬ким образом, ежедневная служба обменивалась на ту большую службу, которой была передача знаний. Единственной формой контроля по завершении обучения был шедевр, предоставляв¬шийся на суд совета ремесленной гильдии, то есть тех, кто воз¬главлял ее в данном городе.
Во второй же половине XVII века возникают совершенно но¬вые институты, в качестве примера которых я возьму органи¬зованную в 1667 году и постепенно развивавшуюся вплоть до окончательной регламентации в 1737 году Профессиональную школу рисунка и ковроткачества. Обучение в ней велось совсем по-другому. Все ученики подразделялись на возрастные группы, и каждой из этих групп давалась работа того или иного типа. Эта работа выполнялась учениками в присутствии преподава¬телей, то есть людей, которые за ними наблюдали, и затем оце¬нивалась, равно как и поведение, старательность и аккуратность ученика во время ее выполнения. Оценки заносились в ведо¬мости, которые сохранялись и затем передавались по иерархиической лестнице, вплоть до директора Мануфактуры гобеленов. Тот в свою очередь направлял министру двора краткий рапорт о качестве работы, способностях ученика, а также о возможности считать или не считать его мастером. Как вы видите, вокруг поступков ученика сплетается целая письменная сеть, которая сначала кодирует все его поведение согласно заранее установ¬ленной шкале оценок, затем схематизирует и в конечном итоге передает его в пункт централизации, где выносится решение о его мастерстве или негодности. Нагрузка письмом, затем коди¬фикация, трансферт и централизация, а в целом — образование схематической и централизованной индивидуальности.
То же самое относится и к полицейской дисциплине, распро¬странившейся в большинстве стран Европы и прежде всего во Франции во второй половине XVIII века. Во второй половине предшествующего столетия письмо использовалось в полицей¬ской практике очень мало: правонарушение, не относящееся к юрисдикции суда, рассматривалось лейтенантом полиции или его заместителями, которые и выносили решение, после чего оно просто записывалось. Затем же, на протяжении XVIII века, нагрузка индивида письмом постепенно усиливается. Возника¬ет практика контрольных посещений: инспектора приходят в различные исправительные дома и осматривают содержащихся там, выясняют, почему человек арестован, когда это произошло, как он ведет себя с тех пор, улучшилось ли его поведение и т. д. Система совершенствуется, и во второй половине столетия на¬чинают составлять досье, в том числе на тех, кто так или иначе сталкивался с полицией или в чем-либо подозревался. Прибли¬зительно к 1760-м годам полицейским чиновникам вменяется в обязанность составлять на подозреваемых рапорты в двух эк¬земплярах, один из которых остается в полицейском участке и таким образом позволяет наблюдать за человеком там, где он живет, — разумеется, эти рапорты полагалось обновлять, — тог¬да как второй, копия, отправляется в Париж, где в министер¬стве его регистрируют и рассылают в другие крупные регионы, в ведение местных полицейских лейтенантов, чтобы в случае перемещений человека можно было быстро установить его ме¬стонахождение. Таким образом, на основе техник того, что я буду называть постоянной нагрузкой письмом, складываются полицейские биографии или, точнее, индивидуальности людей.
И в 1826 году, когда в полиции вводится применение картотек, использовавшихся ранее в библиотеках и ботанических садах, формирование этой административной и централизованной ин¬дивидуальности можно считать завершенным.

(Post a new comment)

	alloff 2007-12-15 10:36 pm UTC (link)
	Ну Фуко модная фигура, конечно. Бакунина с Толстовым мало что ли? (Reply to this)(Thread)

	kmartynov 2007-12-15 10:37 pm UTC (link)
	Фуко уже выходит из моды. (Reply to this)(Parent)

	alloff 2007-12-15 10:36 pm UTC (link)
	Толстым)). Интересно, а что с Толстовым? (Reply to this)

	peresedov 2007-12-24 10:01 am UTC (link)
	Спасибо. А вторая часть когда будет? (Reply to this)(Thread)

	kmartynov 2007-12-24 10:36 am UTC (link)
	В смысле окончание лекции? Следующий пост, сразу после этого. (Reply to this)(Parent)